Как рождаются поэты?
С улыбки матери, первой любви, горя разлуки, тоски по родной земле —
с чувственности зарождаются стихи...

Поэзия непременно переносит художника в мир иллюзий, равно как артист перевоплощается на сцене. В стихах отражены потайные мысли поэта, которые обычный человек прячет в дневнике. Прекрасным возвышенным видит вокруг себя окружающий мир финская поэтесса Пяйви Ненонен. В ее поэзии сквозит еле заметное одиночество, хотя разве бывают счастливые поэты? Её сборник стихов Kynttilän päivä (День свечи) переведен на русский язык. Второй поэтический сборник «Takatalvi» 2008 года доступен только на финском языке.

По-русски издано две книги рассказов Пяйви Ненонен «Мелочь, но приятно» в 2008 году и написанные в соавторстве с Анной Банщиковой «Утренние рассказы» в 2012.
Примечательно, что проза Пяйви Ненонен звучит в оригинале на русском языке. Рассказы в обоих сборниках автобиографичные, так что по ним легко проследить некоторые подробности из петербургской жизни автора.

— Пяйви, Вы окончили филологический факультет города Ювяскюля со специализацией «русский язык и литература», прослушали лекции в Петербургском Государственном университете о русской литературе, проживаете после этого большей частью в Петербурге и свободно пишете прозу на русском языке. Откуда появилась такая сильная любовь к Петербургу и русскому языку? Может быть, у Вас есть русские корни?
— Мой интерес к России и к русскому языку возник как-то стихийно, что мне самой совершенно непонятно. К русской литературе, к поэзии, особенно современной, я всегда относилась с особым пиететом. Русский язык мне никогда не казался трудным, хотя я даже не задумывалась над этим. У меня была жесткая мотивация к его изучению. Правда, шла я немножко своим путем, и ко многому такому, что находила несущественным, была невосприимчива... Много раз пыталась эту тягу объяснять и себе, и другим, но так и не объяснила до сих пор.

Русских корней у меня нет. Есть какой-то очень далекий мифический родственник, живший когда-то в Петербурге, но это чистая случайность. С Петербургом у меня сложились личные, опять же мне самой непонятные взаимоотношения. Когда все занятия по русской литературе в Финляндии пришли к концу, меня просто потянуло в Петербург. Было много разных препятствий, о которых рассказ получился бы слишком долгим, но как-то я сквозь них проскочила. Теперь Петербург — просто большая часть моей жизни. Это мой город. В Финляндии есть моя деревня. По своей родине соскучиться не успеваю, потому что половину времени нахожусь на ней и в ней.

— Будучи членом Общества русскоязычных литераторов Финляндии, Вы по возможности принимаете участие в совместных поэтических вечерах и презентациях в Финляндии, общаетесь ли Вы с финскими коллегами?
— С некоторыми из коллег я общаюсь в соцсетях, но не все они знают, что я им коллега. Личных знакомых среди финских писателей у меня очень мало. И мероприятия посещаю редко, так как живу далеко, и, если посещаю, обычно только в качестве зрителя.

— Правда ли, что с недавнего времени Вы также состоите в Союзе писателей Санкт-Петербурга?
— Как-то уже, увы, покойный Илья Фоняков сказанул: «А давай к нам в Союз писателей». Сначала я восприняла его слова как шутку, но потом подумала: а почему бы и нет. В Финляндии у меня с союзами не сложилось: слишком мало публикаций и сама я человек периферии и географически и, так сказать, жанрово. В России у меня тоже мало публикаций, но все-таки побольше, и в Петербурге я все время верчусь вокруг да около литературы. Пару лет назад меня приняли в СП. Член я, конечно, плоховатый, не очень активный... к сожалению.

— Пяйви, когда Вы начали писать стихи? Что послужило источником вдохновения?
— Есть у меня одно случайное стихотворение, датированное 1999 годом. Оно торчит как-то особняком, вот я и запомнила этот год. А вообще, я сознательно начала писать стихи уже в начале «нулевых» т. е. довольно поздно, когда мне уже было лет тридцать. Источником вдохновения послужил калевальский размер. Мне он показался удивительно легким способом превращать всякие мысли и высказывания в нечто, похожее на урегулированный стих. Не надо было сковывать себя поисками рифмы, а, тем не менее, стихи имеют форму. Потом я поняла, что мой калевальский стих не совсем правильный, и на самом деле его писать гораздо сложнее. Да и к рифме я потом привыкла, и теперь проверяю автоматически за десять секунд, есть ли нужному мне слову точная рифма или нет. Теперь это меня не сковывает.

— Ваши стихи, на мой взгляд, очень лиричны. Что Вы можете сказать о мире вашей поэзии?
— Насчет мира моей поэзии мне самой трудно сказать. Одна из моих переводчиц говорит, что я пишу как бы акварелью, а она переводит как бы маслом. Я часто говорю, что там, где нормальные поэты пишут либо о любви, либо о смерти, я пишу о погоде. Какой-то метеоролог, что ли? У меня часто стихотворение начинается с чего-нибудь эдакого погодно-природного или со времени суток и особо далеко от темы не уходит.

А еще я человек короткого стиха. Мне самой хотелось бы писать длиннее и содержательнее, и в те редкие случаи, когда мне это удается, я очень собой довольна. Я думаю, моим стихам есть в Финляндии читатель, но, как правило, это — женщина, так сказать, за шестьдесят, а то и за семьдесят. Иначе говоря, это люди, привыкшие в своем детстве и юности к таким «старомодным» и «простоватым» стихам. Издатели почему-то на такого читателя не ориентируются, хотя, на мой взгляд, как раз они покупают книги, а не скачивают тексты из Интернета.

Круг российских читателей у меня тоже не очень широкий. Пишу я стихи только по-фински, так что читатель читает мою поэзию только в переводах. Иногда я читаю свои финские стихи в оригинале на разных литературных мероприятиях и тогда выбираю такие, в которых я нажимаю на звук, а не на содержание. Пожалуй, их у меня большинство... Вот люди и находят в них этот звук.

— В одной из публикаций Вашу прозу сравнили с творчеством Сергея Довлатова, найдя много общего. Что Вы думаете об этом?
— Ну, это мне очень лестно. Я перевела и «Зону», и «Компромисс», но, к сожалению, — в стол. Издателей мои переводы не вдохновляли. Они и правда, сначала были так себе, переводы, то есть. Потом я много раз их редактировала, особенно «Компромисс». Но поезд немножко ушел. И связей с нужными людьми нет. Теперь Довлатова переводит на финский язык другой переводчик. Можно сказать, что я многому у Довлатова научилась в процессе перевода и многоразового редактирования. Переняла какие-то интонационные и прочие штучки. Хотя у меня совсем другой ритм текста, фраза длиннее и т. д.

«Утренние рассказы» я с подругой написали каждая от себя, но повествовательную рамку мы написали вместе. Какой-то красной нитью проходит тот факт, что все события происходят на фоне литературы. И обложка сборника не случайна: все обрамлено книгами. И эпиграф, так сказать, знаковый... В «Утренних рассказах» некоторые имена и названья изменены, а так там нет никакого вымысла. В «Мелочи» много дребедени: о зонтиках, осах, тараканах, детских играх, бюрократических трудностях, коммунальных ваннах и пр. Но есть рассказы и о вещах покрупнее.

— Пяйви, на каком языке Вы видите сны? Есть ли у Вас надежды, мечты?
— Сны приходят ко мне и на русском, и на финском, в общем как попало. Хотя бывают и сны, которые обходятся без языка. Самый мой страшный кошмар — это спешка к поезду или к другому виду транспорта. Я мало думаю о будущем и еще меньше мечтаю. Как-то я даже нарисовала такую открытку, в которой кошка с растопыренными когтями ловит воздушные шарики, а рядом текст: «Ах мечты, мечты!» Есть в планах выпустить в одном маленьком издательстве сборник финскоязычных рассказов, и хотелось бы, чтобы этот проект как-то себя оправдал. А так... Лишь бы хуже не стало.